Тетя Тоня плакала и рассказывала, какая ее Ленка была красавица. Коса до колен, глаза синие. И вот такое горе! Есть еще внучок, Димка. На повара учится. Раньше, когда малой был, бабке здесь, на кладбище, помогал. Скоро в армию пойдет. Пока тетя Тоня на работе, за дочкой соседка приглядывает.

Шура слушала и кивала. А потом тетя Тоня предложила ей работу — себе в помощь. Справляться одной уже нелегко, а клиентов своих отдавать «этим воронам» — это она про своих подельниц — неохота. Подавятся!

– Давай, Шурк, хватай удачу за хвост! — засмеялась тетя Тоня. — Сюда ведь со стороны и близко подойти не дадут. А нам с тобой и на двоих всего хватит. Да и работа — спокойная, на воздухе. Никто нервы не мотает. А сейчас — весна. Работы и вовсе будет море. Только успевай!

– А Петрушу куда? — тихо спросила Шура.

Тетя Тоня махнула рукой:

– В интернат сдашь. Тут хороший, прямо за Окружной, в лесу. В старой усадьбе. На выходной будешь забирать. А потом денег соберешь — няньку возьмешь.

Шура покачала головой:

– Не отдам.

– Ну смотри, — вздохнула тетя Тоня. — Жить начнешь по-людски. Ребенку всего дашь — и врачей, и питание. И на море повезешь. А так — думай. Дело-то хозяйское. Добровольное.

Шура поблагодарила за чай, подхватила Петрушу и поехала домой. Ночью не спала, думала. Может, правда, попробовать? Не проживешь ведь на Петрушину пенсию. А врачи нужны, и массажисты, и фрукты, и море.

Наутро поехала в интернат. Интернат — бывшая барская усадьба — стоял в сосновом бору. Детки, укрытые шерстяными одеялами, спали на веранде на улице.

Главврач, немолодая, усталая женщина, внимательно выслушала Шуру и кивнула:

– Правильно мыслишь. Ему тут будет хорошо. Все специалисты есть. Питание четырехразовое. Соки, фрукты. Прогулки. Только с местами плохо. Но ты мать-одиночка. Попробуй. — И она дала Шуре список справок и бумаг, необходимых для устройства Петруши.

С очередью помог отец — подключил приятеля в министерстве. Дали ходатайство. Шура собрала все справки. Через месяц получила место. Вместе с отцом она отвезла Петрушу в интернат. Целовала его и говорила, что придет завтра. Петруша, не мигая и ничего не понимая, смотрел на нее. Отец и нянечка вывели Шуру из спальни. На улице отец крепко обнял ее и сказал, что она умница, все сделала правильно.

Шура расплакалась — какое там правильно… Такая на сердце тоска…

Когда вошла в квартиру, опять разревелась — посмотрела на Петрушину кроватку, игрушки, в которые он не играл…

А наутро поехала на кладбище, нашла тетю Тоню. Та ей обрадовалась и принялась вводить в курс дела.

Началась Шурина трудовая жизнь.

Таня

Окончательно сломали голову — денег собрали только половину. До внесения полной суммы оставалась неделя. Таня совсем извелась.

Позвонила из Рима Лялька. Сказала, что «помочила лапки» в фонтане де Треви. Рассказала, что шляется по музеям и объедается пиццей. Пицца и спагетти такие, что можно рехнуться. А тряпки, а обувь!

– Что хочешь, — говорила Лялька, — а эти итальяшки — сумасшедшая нация.

Потом спросила у Тани, что с голосом.

Таня сначала говорить не хотела, но Лялька настояла. Выслушала Таню, поинтересовалась:

– А надо-то сколько?

Таня, всхлипывая, ответила.

– Ну ты и дура, — возмутилась Лялька. — И из-за этого ты страдала? И ничего не сказала? Я тут жизнь прожигаю, а ты… Или я тебе никто? Чужой человек?

Таня пыталась оправдаться:

– У всех своя жизнь.

В ответ Лялька уточнила, к какому числу нужны деньги.

Через неделю деньги доставили Тане на дом. Всю недостающую сумму привез высокий и худой, похожий на де Голля француз, приятель Этьена. От чая вежливо отказался и попросил Таню пересчитать деньги.

Таня позвонила Ляльке и полчаса ревела. Лялька сказала:

– Хватит спасибкать. Ты разве так не сделала бы? Так и о чем тогда говорить?

Таня в положенное время внесла всю сумму. Теперь у нее была своя, отдельная квартира. Точнее — у них с Кирюшкой.

В общем — УРА, УРА И УРА!

Счастье есть!

Дальше — одни радости. Ремонт, покупка мебели, штор и светильников. Устройство быта и уюта. Только где на этот уют опять брать денег? Господи, ну что за жизнь? Из одной проблемы ногу вытянешь, в другой увязнешь.

И так, между прочим, всю жизнь…

Верка

Что происходило — Верка не очень понимала. Вернее, понимала не до конца. Понятно было одно: ее муж, любимый и родной, — бандит. Нет, он не грабит честный люд на большой дороге. Он «крышует» — казино, рестораны, магазины. И друзья у него такие же — из тех, кто «крышует». Она понимала, что Вовка — не пешка. Его уважают. Советуются. Вызывают на «разборки» и «стрелки». Сам Вовка приосанился. Сделал новые зубы, вместо потерянных на зоне, стригся у хорошего парикмахера, покупал себе дорогущую одежду — итальянскую обувь, свитера, рубашки, брюки, благо наступили времена, когда все это можно было купить без проблем. Ездил на новенькой «БМВ» — настали другие времена, иномарки на московских улицах перестали быть роскошью. Обедал в ресторанах. На семью тоже не жалел — Верке и Лиечке не было отказа ни в чем.

Купили квартиру — четыре комнаты, вид на Москву-реку. Дом старый, сталинский. Соседи приличные, консьержка в подъезде.

Наняли домработницу, чтобы Верка на кухне не стояла. Продукты привозил тот самый Серый — Верка писала ему список. Однажды Вовка позвал ее в казино. Верка, растерянная, сидела на диване и боялась подойти к столу, где крутилась рулетка. Вовка смеялся и тянул ее за руку. Верка вырвалась и выбежала прочь. Он ее не догнал. Она шла по улице и ревела. Разве о такой жизни она мечтала, когда тряслась в холодном поезде в Потьму? Когда жила в комнатухе, где дуло изо всех щелей и шуршали мыши? Когда рожала Лиечку? Когда считала копейки? Когда порвала с отцом?

Но тогда у нее был Вовка. А теперь он — Гурьян.

Нет, она по-прежнему его любила, но на душе была такая тянучая и беспросветная тоска… Просто хотелось выть в голос. И не радовали ни шубы, ни бриллианты, ни хоромы с белой спальней. Ничего не радовало. И еще — был страх. Панический. Она просыпалась по ночам, мокрая, как мышь, с трясущимися и холодными руками. Смотрела на спящего мужа, и ей казалось, что она тоже может его бояться, как боятся его многие, в том числе и «соратники».

Иногда он не ночевал дома. Правда, всегда отзванивался и коротко бросал:

– Не жди. Дела.

Уснуть в эти ночи она не могла, как ни старалась. Стояла у окна, вглядываясь, не подъехала ли его машина. Выкуривала за ночь пачку сигарет.

Он заходил молча, с серым лицом, раздевался и, не заходя в душ, ложился спать. Она чувствовала, как от него исходит какой-то запах — чужой, тревожный запах беды.

А однажды услышала запах резких духов. Во сне он перевернулся на живот, и она увидела свежие красные царапины от ногтей.

Что было делать? Устроить скандал? Уйти, забрав Лиечку? Вернуться к отцу?

Господи, папа! Как же ты был прав! Вся жизнь — коту под хвост. Вся жизнь…

Как вырваться из этого ужаса и постоянного страха?

Лялька

Лялька намоталась по Европам, нашлялась по магазинам, обустроила квартиру. И — заскучала. Хоть волком вой. Сказала Этьену, что хочет работать. Где? Он удивился. Да и зачем? Чего ей, дурочке, не хватает? Он отшучивался и не принимал ее слова всерьез.

А вот здесь он был не прав. Раз Ляльке в голову втемяшилось…

В общем, она от него не отставала. Стали думать. Придумали. Этьен снял небольшое помещение в центре — под галерею. В моду вошли художники из России, и Лялька приехала в Москву. Акция называлась «Алло, мы ищем таланты!». Талантов, разумеется, было в избытке. Лялька моталась по мастерским, встречалась с нищими и голодными, не верящими в свою удачу художниками, отбирала работы, оформляла визы и разрешения на вывоз. Чутье у нее, надо сказать, было превосходное.